Фильм

Сладкий фильм

Сладкий фильм одним своим названием говорит зрителю, что будет очень сладко и если не подозревать, что весь фильм тебе будут насиловать мозг разными образными испражнениями современной цивилизации за последние сто лет, а, по сути, это свойственно и вообще нашей цивилизации за все время, то на уловку можно попасться. Другое дело, если зритель уже знает, что весь фильм его будут макать в самого себя и он, как я просто хочет посмотреть очередной раз какое мы все говно и как мы опустились со всеми своими криками о развитии общества. Ну а если еще приплести Бодрияра, то на душе, в мозге все встанет на свои места и проходу себе после фильма не дашь. Не дашь, я вам говорю. Все слышали, тут есть кто-нибудь?

Режиссер берет две истории, двух женщин, по сути, два.. ммм.. политико-социальных гимна прошлого века — капитализм и социализм, снабжает истории разносложными намеками, порой не столь очевидных, их приходится по-разному трактовать, придумывать варианты и это интересно, беспощадно и провокационно показывает все то, в чем мы живем, постоянно находимся и к чему, как ни ужасно, относимся нормально, в шизофреничных на визуально-психическом уровне тонах. То есть играя с сознанием обычного человека подменяет то, что для человека нормально визуально отторгающими и пугающими образами. В принципе, это главная стилистическая особенность фильма, если не единственная. Основная точно.

Историй женщин как таковых нет — нет ни переживаний, чувств, взаимоотношений — здесь объекта как такового не существует вообще ни в одном персонаже. Все объекты фильма — суть, кусочки, из которых состоит то или иное явление, порок или очередная вневременная шиза вечно больного общества, так ярко по-взрывному отраженная в картине. Но при этом каждая из героинь именно как объект реальности очень характерен. Одна — модель, выигравшая в конкурсе красоты интимных частей тела, вторая — свободомысляшая пролетариатка с творческими и наклонностями, и как продолжение этому извращенка, жаждущая секса. Обе плывут по своему течению, но как капитализм и социализм приводят к одному, так и героиням придется, попав в одну воронку, превратиться в одну жижу. Вообще, возможно, и самоуверенно, но довольно очевидный итог.

Правда лейтмотивом фильма является тема немного другая, на которую не хочется говорить и, как было отмечено внутри, лучше просто помнить и молчать. Ведь все, что сейчас происходит возникло отчасти ценой больших жертв. И вот как бы некоторая мораль — «а ради чего, этого???»…

«Сладкий фильм» Душана Макавеева является одним из тех кинематографических высказываний семидесятых годов прошлого века, появившихся, между тем, исключительно ко времени и к месту, что в одночасье бьют по всем намеченным и привеченным целям из собственных остросатирических миномётов, доведя до абсолютизма совершенно нигилистическое мировосприятие режиссёра, для которого нет ни святых, ни идолов, ни пролетариев, ни буржуев, ни капиталистов, ни коммунистов — все равны в своей очевидной мерзопакостной сущности, что выпячена югославским enfent terrible чересчур резко и физиологично. По сути нет в картине и людей как таковых; гуманизм растворен в серной кислоте тотального абсурда, а «человек разумный» превращен режиссером в нечто, не поддающееся внятной классификации по Дарвину, представляя из себя лишь эдакого гомункулуса с целым комплексом неизлечимых уже девиаций от Фрейда и Крафт-Эбинга. Хотя и не обошлось без экивоков логоцентричной эстетике Де Сада, Реве, Жана Жене и прочих певунов грязи — телесной и духовной. Но только есть ли дух среди этой удручающе-удушающей сладости, горько-кислой гадости, что некоторым сродни самой бессмысленной радости, идиотической и синкретической?!

От эпизода к эпизоду, все более страдая нивелирующей остатки разума чрезмерностью, беззастенчивой аберрантностью, насыщая первоначально скупой киноязык ленты сюрреалистическими, авангардными и тошнотворно-натуралистичными подробностями, Душан Макавеев лихо подводит жирную черту смертного приговора над всеми основными историческими вехами ХХ века, принёсшего моры, войны, революции, распады, кризисы, все то, что сделало прошлый век столетием гроз и перемен, в которых Макавеев не видит благо; его ХХ век — это век кошмарного freakshow, беспробудного сна разума, алогичного ангста, век безверия и безветрия, век-мистерия. Век — ничто. Великой пустоты и намеренно переусложненной простоты, простату которой массажирует разгоряченная дева-девственница, которую вскорости принесут в жертву как хищники Жёлтого Дьявола, так и опричники социалистической утопии, замкнутой на себе, на диком атеизме и культе марксизма-ленинизма, неизбежно тонущем в хронотопических мечтаниях о вечной всемирной революции, эволюции, инволюции, но, по Душану Макавееву, и банальной поллюции в крови, дерьме и сперме. Макавеев, впрочем, в отличии от более склонных к метафорической рефлексии Пазолини, Феллини или Каваллоне или метафизическим блужданиям и метаниям Ходоровского, действует куда как прямолинейнее, слишком в лоб. Если речь идет об американской системе ценностей, воплощенной классической American dream, то и Доллар и Капитал бесхитростно не завуалированы, карикатуризированы даже, как и характерный гипермачизм; весь западный мир в варианте рисовки от Иеронима Босха кистью Макавеева представлен в коммуне Отто Мюля, где режиссер как переизвращает Тайную вечерю, подменяя вино и святую воду говном и блевотой, так и изощренно издевается над вольномыслием и скоротраханием «детей цветов». Мир хиппи кажется бесконечным адом, где все наказаны мучительной жизнью. Но не менее безобразен и мир по ту сторону железного занавеса: Мать-Революция, она же Анна Планета, ведет себя как грязная из всех грязных шлюх, в конце бесстрастно совершая акт педикации и оргиастического фетишистского консьюмеризма. Капитализм — ничто; социализм — ничто; красота, любовь, даже секс, доведенный режиссером до брутального антиэстетизма, до животной инстинктивности — тоже ничто, как и персонажи, уравненные до состояния полной их ирреальности, а значит все неизбежно ведёт к смерти. Или к бессловесной прокрастинации, но смерть таки очевиднее: она ждёт и Мисс Канаду, пустившую себя по дантовым кругам подполья, и Мисс Революцию, что в прямом смысле убивает своих детей, возрождающихся уже как новые диктаторы. Не откажешь Макавееву и в провидении: такими же детьми века были и Милошевич, и Броз Тито, все кто был по тем многочисленным сторонам братоубийственной войны, вылившейся в конфликт западного и восточного социумов — сгубившие, убившие Югославию, утопившие в крови. Да и впоследствии этот образ плывущей из ниоткуда в никуда страны перекочевал в «Андеграунд» Кустурицы — круг замкнулся.

При этом крайне прозрачным становится то, что Макавеев, по ещё не остывшим следам французских нововолновиков (объективно рядясь почти под всех сразу), не гнушается нарочитых постмодернистских отсылок, начиная от «Броненосца „Потёмкина“ Сергея Эйзенштейна, попутно переиначивая соцреализм в неонатурализм, и завершая эксплуатационной феминностью картин Расса Майера. Помимо взятой на вооружение дихотомии по политическим вторичным половым признакам, фильм характерен своим аппликативным нарративом, благодаря которому нет полновесного ощущения наличия как таковых главных героев. При всей своей магистральности в хаотической структуре ленты, героями нашего времени, избывшего самое себя в муках тотальной социальной тошноты, оказываются не две дурочки с разных жизненных переулочков, но весь мир, обывательски скукоженный до морщин на старом теле уже новой пропаганды, порнографичной до безумия и извращенной до немыслимых пределов. Сладкий обман горькой звезды не по имени Солнце, а Полынь, что расцветает ядерным грибом неотплаченных грехов.

Душан Макавеев всю жизнь занимается политическим кино (он называет его коммунистическим), где общественный строй и бои за новые отношения между людьми предстают в новом "диалектическом материализме". Специально для этого отклика (я не мог ничего написать только после "Сладкого фильма"), я прочел несколько интервью (в том числе на русском), посмотрел самый знаменитый фильм ДМ "В.Р. Мистерии организма" (1971). То же самое. Коммунизм, капитализм, война, "коммунистическая буржуазия" и "пролетариат". Вся пропаганда - коммунистические тексты, советские песни (в том числе Булата Окуджавы), сцены из знаменитой "Клятвы" режиссера-сталиниста Михаила Чиаурели - все находит отзвук в сознании масс, которые переживают политический кризис на уровне тела. Хорошо, а что такое В.Р.? Вильгельм Райх - австрийский психолог, ученик Фрейда, который основал свою школу. Как пишет Вики, пытался соединить учение Фрейда и Маркса, боролся за сексуальное просвещение, разрешение абортов, разводов, обучение сексуальной гигиене. Коммунист. Кочует по Европе, потом переезжает в США, где продолжает поиски особенной биоэнергии - оргона (дальше гугл). Фильм начинается как документальное расследование, что случилось с наследнием В.Р., почему он умер в федеральной тюрьме, что за опыты ставил. Постепенно вводятся игровые сценки: секс, диалоги и монологи о коммунизме и пр. Вышедший через 3 года "Сладкий фильм" продолжает линию сопоставления коммунизма (пишут, что критика Макавеева касается и капитализма, но главный удар держит коммунизм) с животными инстинктами человека. Экран шокирует: документальные сцены лечения душевнобольных в "Мистерии...", сцены обнажения героини в присутствии детей в "Сладком...". В приеме шокирования ничего уникального нет, он известен и про него, уверен, написаны книги. Зачем он Макавееву? Могу только предполагать: освобождение экрана, сделать кино вне морали, может быть, создать очаги политического сопротивления (в виде извращенной пропаганды: кадры Катыни в контексте других кадров "Сладкого фильма"). Отдать кино табу, а табу были. Конец 60-х и начало 70-х это, наверное, пик значимости треша (эстетическая перезагрузка). "О чем бы ни шла речь в том или ином фильме, - говорит Макавеев, - в какой-то момент он непременно должен приблизиться к границе риска. Риска нарушить общепринятую норму. Это случается (чаще всего в скрытой форме) в каждом удавшемся фильме вне зависимости от степени его коммерческого успеха".

Если это так, то исторически Макавеев понятен. Я бы назвал его фильмы физиологическим коммунизмом. В каком-то смысле это кино сопротивления (до того, как трэш включается в мейнстрим). Выходит, что это интеллектуальное кино. Да, так и есть. Никаких эмоций он у меня не вызвал. "Левые" тексты и "правые" тексты могут вызвать интеллектуальное восхищение, но никогда не волнение, тем более трепет. К тому же границы шока с 1970-х годов как-то сдвинулись.